Он перекатился на бок и, поджав колени, попытался встать. Жесточайшая судорога свела ребра, заставив снова повалился ничком. Следующая попытка оказалась более успешней. Стоя на коленях, он застыл. уткнувшись лбом в грязь, изо всех сил стараясь сохранить равновесие. Что-то острое впилось в десну, мешая открыть рот. Едва гнущимися, липкими от грязи пальцами он нащупал воткнувшийся в щеку кусок пластика и ванул, почти не почувствовав боли. Подполз к стоящей в паре метров сосне, попытался встать, сдирая ладони о шершавую кору. Наконец, обняв ствол, с трудом выпрямился и оглянулся.
Машина горела. Горела хорошо, полыхая пламенем из-под капота.
Первым рванул газовый баллон.
Он едва успел спрятаться за ствол, когда пламя пережгло шланги, и тяжелый выдох взрыва обдал его горячим воздухом, заставив взвыть в голос от боли в обожженном боку и лице. Потом, одна за другой, как выстрелы из гранатомета, начали рваться покрышки, разбрасывая вокруг исходящие черным дымом куски горящего корда.
Но, хуже всего было то, что недавний дождь так и не сумел промочить почву, и струйки огня уже быстро бежали по сухому мху, то там, то тут выбрасывая вверх язычки пламени. Еще немного и огонь доберется до него.
На высокую насыпь дороги, ему сейчас было не взобраться, к тому же огонь распространялся так быстро, что он даже не сумеет подойти к ней. Воды рядом не было, кроме той грязи, в которой сейчас лежала его пылающая машина, но в стороне, метрах в тридцати зеленел березовый подлесок. Там в высокой траве наверняка было влажно.
Он не помнил, как добрался до зеленого островка. Пот заливал глаза, в голове мутилось. Он ничком рухнул в высокий папоротник, с наслаждением вдыхая запах мокрой травы и прелых листьев.
читать дальше
Холодная капля скатилась по щеке, он поднял веки, с трудом разрывая спекшиеся ресницы, и тут же зажмурился, не столько от брызнувшего в глаза солнца, сколько от ударившей по всему телу боли.
А ведь он никогда не боялся боли, был приучен терпеть ее с детства, но и представить не мог, что она может быть такой.
Ночью, корчась от жара полыхающей рядом сосны, чувствуя, как медленно тлеет на обожженном теле одежда, трещит кожа, он кричал, выл, стонал, ничуть не стесняясь собственной слабости, пока не сорвал окончательно голос.
Временами казалось, что от крика боль отступает, и он на несколько мгновений получал способность думать, с надеждой прислушиваясь к приближающимся раскатам грома, а потом снова глох от боли горящего заживо тела. Бежать ему было некуда, кругом стоял огонь, и единственное, что он мог сделать - это как можно плотнее вжиматься, в уже начинающий подсыхать, мох.
Крупные капли забарабанили по скукожившимся листьям. Он, скрипя зубами тяжело, перевалился на спину, благодарно глядя в укутанное низкими тучами небо. Пылающая рядом сосна зашипела, вспыхнула ослепительным белым светом и, одновременно с ударом грома, с треском сложилась пополам. Ослепленный вспышкой, он уже этого не видел. Измученный болью разум отключился, выбрасывая его в небытие, без света, без звуков и без боли…
Но, утро вернуло боль, хотя и не такую как ночью... Если не двигаться и дышать как можно медленнее… Он еще раз приоткрыл веки. Солнце едва успело подняться из-за горизонта, но это было не так важно, главное, что он жив. Его непременно найдут. Заметят сгоревшую машину, вызовут спасателей, а остальное - дело медиков и его собственного организма. Настораживало только одно - по трассе уже должно было начаться движение, но до сих пор не проехало ни одной машины. Он прислушался, издалека, постепенно приближаясь доносился странный звук, как будто по земле волокли что-то большое. Он попытался приподняться и невольно застонал. Звук прекратился, какое-то время было тихо, потом неподалеку затрещал валежник, словно кто-то пробирался через кусты. Он напрягся, стараясь не застонать. Еще не хватало здесь какого-нибудь зверья. Но, сучья явно хрустели под ногами человека.
Шаги замерли. Две заскорузлые ладони раздвинули папоротник, и над ним склонилось заросшее бородой лицо. Борода была густая спутанная с застрявшими в ней хвоинками и веточками.
- Ой-ты, матрена-вошь, да как же тебя, милай, угораздило.
Голос был старческий дребезжащий.
- Почернел-то как… под небесный огонь что ль попал? - старик оглянулся на обгоревшую сломанную сосну, - точна-а, а еще говорят, будто Громобой в одно место дважды не бьет. Ан нет таки в этом правды… - старик наклонился еще ниже, взгляд стал горестным, - у меня ведь тут ровненько как год назад сынок сгинул, младшой, тоже под Громобой попал. Да только от него ничего не осталось… Кличут то тебя как, милай?
- Вах..ва… - ему отчаянно хотелось наорать на этого дурацкого деда, чтобы не болтал ерунду, а поворачивался и быстрее, вызывал спасателей, потому что по мере того как солнце начинало пригревать, боль становилась все сильнее. Но распухший, присохший к небу язык не желал поворачиваться, сорванные связки не смыкались и изо рта вырывались только нечленораздельный хрипящие звуки.
- Ванькой что ли звать? - старик сморщился, силясь разобрать его хрипы, - Да ты лежи, милай, лежи, я сейчас волокуши подтащу, надоть тебя к Мавре везти, авось выходит…
Старик выпрямился и снова полез куда-то треща сучьями. Откуда этот лесовик здесь взялся? Надо же нарваться на такое невезение и что еще за Мавра?
И тут до него дошло… Какого дьявола его до сих пор не нашли? Ведь здесь должна быть куча датчиков и камер слежения. Они перекрывают всю трассу на протяжении более чем пятидесяти километров. Его машину и пожар не могли пропустить! Так почему его еще не нашли??? Превозмогая боль он приподнялся на правой руке и посмотрел в сторону насыпи, туда, где должна была лежать его обгоревшая машина. Машины не было, насыпи тоже. Было ровное папоротниковое поле, утыканное чахлыми низкорослыми сосенками и кривоватым ольшаником, по которому медленно брел давешний дед, ведя на поводу впряженную во что-то пегую лошаденку.